Граф Алексей Аракчеев — как «образцовый» ЛСИ (логико-сенсорный интроверт) с гротескно усиленными чертами


«Без лести преданный» Аракчеев - командующий артиллерией при Павле I и затем всесильный министр во время Александра I, успешный реформатор русской артиллерии, непримиримый и столь же безуспешный борец с мздоимством чиновничества, строитель военных поселений с тотальной регламентацией быта крестьян. Отличался подозрительностью, бытовым садизмом, педантичностью, которая мелочно выстраивала все вокруг себя в ровные квадратики одинакового цвета. Мстительностью он был наделен также выше среднего (хотя не эта черта была самой его яркой как представителя типа ЛСИ, компенсируясь и известной его справедливостью — Аракчеев умел себя ставить в столь же жесткие логические рамки, как и других, и умел признавать свою ошибку - особенно в отношениях с явно ниже его стоящими подчиненными). Находился «под каблуком» у своей взбалмошной крепостной любовницы- «гамлетессы». Одним из первых личных жизненных уроков Аракчеева был тот, когда он вдвоем с обнищавшим отцом-дворянином прибыл в Петербург для поступления в кадетский корпус, и вынужден был неделями просить милостыню на паперти, потому что деньги кончились, а прошение о поступлении его в желанный ему кадетский корпус долго никто не хотел рассматривать, не говоря ни «да», ни «нет»... Аракчеев всегда это помнил, и, достигнув могущества, на любую просьбу отвечал в тот же день — все равно, отказать или уважить, но ответ давался им моментально. По этому поводу писатель В.Пикуль писал о нем так: «...Есть ли душа в машине? Наверное, иногда водится, как водятся и черти на болоте».

Аракчеев был не вполне типичным, то есть не «усредненным» ЛСИ - многие характерные черты ЛСИ были выражены в нем избыточно контрастно. Белая логика в Аракчееве была выражена чрезвычайно сильно, а черная логика, напротив, сильно сглажена относительно средних стандартов социотипа. В плане интроверсии он, судя по всему, вполне соответствовал средним стандартам своего психотипа, но по рациональности очень намного их превосходил. Однако именно из-за этой несколько пародийной выпуклости характера его биографические особенности могут послужить хорошим примером для того, чтобы рассмотреть проявления некоторых черт, обычных в той или иной мере для многих ЛСИ.

Энциклопедический словарь изд. Брокгауза и Эфрона (т.II, Спб, 1890) и дополнительный исторический материал, собранный писателем-историком Николаем Гейнце при написании им в конце 19-го столетия его исторического романа «Аракчеев», сообщают нам об Алексее Андреевиче Аракчееве следующее. С детства он чувствовал большую склонность и способность к занятиям арифметикой и математикой, однако, выросши, никогда не занимался математикой как научной дисциплиной, а только с точки зрения ее практического применения. Быстрые успехи в математике доставили ему вскоре (в 1787 году, в возрасте 18 лет) звание офицера. Чтобы прокормиться, в свободное время Аракчеев давал уроки математики и фортификации сыновьям графа Н.Салтыкова, который однажды и рекомендовал его наследнику престола Павлу Петровичу, когда тот обратился к Салтыкову с просьбой найти ему для его гатчинского гарнизона толкового артиллерийского офицера. Поворотным пунктом жизни Аракчеева стал тот случай, когда Павел велел выстроить перед гатчинским дворцом для смотра свои войска, а сам на весь день забыл об этом (подобное с ним иногда случалось, так как эгоцентричный Павел часто помнил только о том, что его лично в данный момент занимало, и легко выкидывал из головы чужие заботы). Адъютант не посмел вмешиваться в забывчивость великого князя, славившегося своим непредсказуемым бешенством, но известил об очевидной очередной забывчивости принца командиров, собравших на площади свои полки. Погодя некоторое время, все они распустили свои части в казармы. На плацу до самого вечера остался стоять вместе со своей батареей только аккуратист Аракчеев. Случайно обнаружив его батарею вечером перед своим дворцом, кое-что при этом вспомнив, а затем и выяснив, как было дело, простодушный, прямой и в то же время подозрительный Павел с того момента воспылал к молодому Алексею Аракчееву полным доверием. В этот момент началась стремительная карьера молодого офицера. Скоро он был пожалован полковником и комендантом Гатчины, затем командующим всеми сухопутными войсками наследника, а после восшествия Павла на престол сразу стал санкт-петербургским комендантом, генерал-майором, бароном и кавалером ряда орденов, а вскоре получил в дар и имение Грузино в Новгородской губернии с 2 тысячами крестьян. Уже на второй год царствования Павла Аракчеев стал генерал-лейтенантом, инспектором всей российской артиллерии и графом Российской империи. А еще через полгода Аракчеев внезапно попал в отставку и жестокую опалу, которая продолжалась вплоть до смерти Павла I. Причиной послужила мелкая служебная ошибка, допущенная близким родственником графа - Аракчеев должен был доложить о ней в ежедневном рапорте государю, а родственник умолял на коленях, чтобы Аракчеев его покрыл, не портил ему карьеры. Аракчеев, видимо, единственный раз в жизни внял подобной просьбе и изменил фамилию виновника происшествия в своем рапорте. Однако эта мелочь таки вышла наружу, и крайне мнительный Павел, больше всего потому ценивший в других честность (или то, что он за нее в людях принимал), был крайне разочарован в Аракчееве и разгневан, и в итоге указал тому убираться из столицы вон, навсегда, в свое имение Грузино. В этот период также и будущий двоедушно-лукавый император Александр I (ИЭИ), которому Павел до того завещал вечно дружить с замечательным офицером Алексеем Аракчеевым (и они дружили), тоже отметился в истории и охотно отозвался об Аракчееве как о завзятом мерзавце.

Однако после государственного переворота, закончившегося смертью Павла и возвышением Александра, об опальном «вечном друге» Аракчееве снова вспомнили и на третий год царствования Александра извлекли его из ссылки с назначением на прежнее место, то есть инспектором всей артиллерии. С 1808 года Аракчеев становится уже полновластным военным министром. Аракчеев снова политически «пришелся ко двору», с формальной стороны, потому, что при Павле он был в опале, но в первую очередь как раз по противоположной причине - он был Павлом Первым ценим, был давним личным приятелем юности Александра, и никак не принадлежал к группе устроивших переворот заговорщиков (многие из которых душили нового императора тяжелыми воспоминаниями, вечно на что-то претендовали, и раздражали его уже просто потому, что в большинстве своем не принадлежали к «бете» - от всех этих «реформаторов» Александр, по всем этим причинам, все более старался дистанцироваться). Придворное положение Аракчеева при Александре I с самого момента возвращения в Петербург все более упрочивалось благодаря еще двум обстоятельствам. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда» - такая, словами А.С.Пушкина, была репутация у Александра. Как ИЭИ, Александр не терпел возле себя «деловых логиков» (и даже ИЛИ Михаила Кутузова откровенно недолюбливал), однако при том крайне нуждался в сторонней белологической помощи — и для организационной работы в армии, и для контроля расходования финансов. В собственных занятиях Александр был прежде всего расположен к фантазиям с оттенком мазохизма и самобичевания, проводил много времени в религиозных молениях на коленях, но, несмотря на это, особенно любил личное щегольство на балах и военных парадах. Либеральному словоблудию со своей командой реформаторов он также уделял внимание, но с каждым годом все менее. Реальный талант он имел один: дипломатический, но в прочих делах был ленив. Александр был изворотлив и проницателен в общении с людьми, изящен в дипломатической переписке, но откровенно слаб особенно во всем организационном и требующем выделения главного, в принятии обоснованных взвешенных логических решений. Помимо того, душа императора порою начинала требовать себе внешнего сурового «бетанского» хозяина, перед которым она могла бы растечься лужицей рабского и униженного мазохистского умиления, но при том хозяина еще и обязательно впоследствии скромного, способного поддержать самобичевание императора когда надо сурово, а когда надо — и сентиментально, но главное — всегда сдержанно и без личных амбиций (такую роль «строгого и непреклонного хозяина-утешителя» во время вечерних царских чаепитий «тет-а-тет» потом не раз и выполнял Аракчеев, вперемену с несколькими строгими и властными допущенными в царское обиталище монахами, - случалось, что Александр под настроение ползал на коленях и норовил целовать их руки). Итак, всем этим требованиям - и необходимого в военно-организационных делах надежного царского заместителя, и требуемого «под настроение» сурового непреклонного господина (к тому же молчаливого, не склонного болтать лишнее) - вполне удовлетворял «старый друг» и неизменно «лично преданный» (без лести) Алеша Аракчеев.

Он оказался, к тому же, действительно полезным на своем месте работником («максимы» часто оказываются замечательны и во главе артиллерии, и во главе интендантства - только на верху гражданской властной пирамиды, требующей творческих отношений с живыми людьми, а не мертвыми функциями и вещами, от них происходит порою намного больше зла, чем пользы). Во время управления Аракчеевым военным министерством были изданы новые правила и положения по разным частям военной администрации, упрощена и сокращена переписка, учреждены запасные рекрутские депо и учебные батальоны. Особенным вниманием графа Аракчеева пользовалась артиллерия: он дал ей новую организацию, принял разные меры для возвышения уровня специального и общего образования офицеров, привел в порядок и улучшил материальную часть и т.д. Выгодные последствия этих улучшений не замедлили сказаться во время войн 1812-1814 гг. В 1810 г. граф Аракчеев оставил военное министерство и назначен председателем департамента военных дел во вновь учрежденном тогда Государственном совете, с правом присутствовать в Комитете министров и в Сенате. Во время Отечественной войны с Наполеоном главным предметом забот графа Аракчеева было образование резервов и снабжение русской армии продовольствием, а после водворения мира доверие императора к Аракчееву возросло до того, что на него было возложено исполнение высочайших предначертаний не только по вопросам военным, но и в делах гражданского управления.

В это время особенно стала занимать Александра I мысль о военных поселениях в обширных размерах. Как все ИЭИ, мечтающий о героических военных подвигах, и как все интуиты, весьма падкий на инновации, Александр где-то подцепил эту идею и на время увлекся ею — она обещала снизить дорогостоящее содержание армии и перевести ее на самоокупаемость, а благодаря сокращению расходов казны, вроде бы, позволяла и поднять численность армии в мирное время. Как все ЛСИ, Аракчеев отнесся к этой новации, обещавшей сумбурно перемешать чуждую гражданскую жизнь и близкие его сердцу военные дела, поначалу резко отрицательно. Но, исполнительно подчинившись приказу императора, а затем постепенно втянувшись в организацию и строительство самых первых военных поселений, он вдруг увидел ситуацию совершенно под иным ракурсом — он получил возможность на практике перестраивать гражданскую жизнь массы крестьян по военному образцу, с выкраской домов и палисадников по общему трафарету, с военной побудкой в назначенный час, с варением щей бабами тоже в единое назначенное начальством время. Это было счастье — треть России перестроить по образу своего собственного имения Грузино, где задолго до всех военных поселений аракчеевские крестьяне уже жили по такому же строгому регламенту. Как только в сознании Аракчеева случилось это озарение, с того момента и уже навсегда он стал горячим и искренним сторонником массового строительства военных поселений. Уже и император давно остыл к этой идее, далее поддерживаемый лишь энтузиазмом Аракчеева, а новые военные поселения по велению Аракчеева всё строились и строились, а противники их строительства, смевшие писать протестные записки императору — замалчивались, гнобились и даже физически уничтожались под покровом ночи (так и случилось с одним артиллерийским капитаном, посмевшим написать докладную записку императору — не только он сам, но даже его денщик бесследно пропали). ЛСИ Алеша Аракчеев вышел именно в это время на тот уровень гражданского руководства, на котором «максимы» (как мы выше уже предупреждали) обычно становятся опасными для общества.

Вернемся к описанию внешности и характера Аракчеева в работах Н.Гейнце и в энциклопедии Брокгауза и Эфрона: Граф Аракчеев был роста среднего, сухощав, имел вид суровый и глаза злые и огненного блеска. С детства угрюмый и необщительный, Аракчеев оставался таким и в продолжении всей жизни. С детства он вынес непоколебимую набожность, не смеющую сомневаться в приказах ни Бога, ни вышестоящего начальства, привычку к постоянному труду, сноровку требовать того же от людей, ему подчиненных, и неутомимое стремление к порядку. При недюжинном уме и бескорыстии он умел помнить и зло, и добро, когда-либо кем ему сделанное. Был справедлив в разбирательствах, а в наказаниях — жесток и глух к чужому страданию. Кроме угождения воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся. Суровость его нередко вырождалась в жестокость, и время его почти безграничного владычества (последние годы первой четверти 19-го столетия) было своего рода террором, так как все трепетали перед ним. Вообще память по себе он оставил недобрую, хотя был не корыстен (но при том прижимисто-расчетлив) и любил строгий порядок.

Кажущаяся скромность Аракчеева проявлялась не только в его молчаливости, но и в том, что он, подобно Сталину, был равнодушен к внешней мишуре отличий — взяток не брал, порой отказывался от орденов, не стремился к богатству сверх уже подаренного ему имения Грузино, отказался и от дарования его матери звания придворной статс-дамы (на самом деле, похоже, Аракчееву просто не хотелось, чтобы эта деревенская старуха приехала в Петербург и начала себя при дворе показывать — о маме он не больно заботился). В то же время Аракчеев был очень жаден к той реальной власти, которая давалась его фактическим положением «серого кардинала» при дворе. Этой властью он и дорожил, и резко бил по рукам тем, кто на это влияние покушался. Зная характер Аракчеева, и зная характер Александра, который доносы на Аракчеева прекраснодушно переправлял тому же с надписью «Разберись, там, по-моему, очень много дельного», на это не многие и покушались.

С детства, с кадетского корпуса важной чертой Аракчеева стала безоговорочная преданность начальству с оттенком даже некоторой слащавости. Учиться и беспрекословно выполнять волю начальников было его утешением, и это же дало средство выйти из кадетского корпуса в люди. Служение непосредственно возвышающемуся над ним в иерархии начальнику всегда было принципом его жизни. Сохранились его слова, сказанные во время одного из сражений, когда Аракчеев рискнул пожертвовать успехом всей битвы, чтобы дополнительно обезопасить персону присутствующего при битве государя: «Что мне отечество? Мне государь дороже».

Петербургское жилье уже возвысившегося графа Аракчеева казалось мрачным и неприветным. У окон и кое-где вдоль стен в его личном кабинете стояла плетеная неуклюжая мебель, большой письменный стол был завален грудою бумаг. Недостаточность меблировки делала то, что комната казалась пустою и имела нежилой вид. Сгорбленная, мрачная, в наглухо застегнутом мундире, с большими мясистыми ушами, торчавшими над коротко остриженной головой, высокая и сутуловатая фигура Аракчеева всецело гармонировала с окружающей суровой обстановкой. Его обритое лицо с некрасивыми, вульгарными чертами сначала поражало отсутствием какого-либо мимического оживления, но за этим беспристрастно-холодным выражением сказывались железная воля и несокрушимая энергия. Нередко его обычно бесцветно-холодное выражение глаз и лица искажалось злобою. Мясистый, неуклюжий, слегка вздернутый нос «дулей» портил все его лицо, но зато глаза, с их тусклым цветом, производили странное впечатление. Всегда наполовину опущенные веки, скрывающие зрачки, придавали лицу несколько загадочное выражение, указывая на желание их обладателя всеми силами и мерами скрывать свои думы и ощущения, на постоянную боязнь, как бы кто-нибудь ненароком не прочел их в глазах и лице. Говорил Аракчеев наедине с собеседниками обычно тихо, медленно, вяло, глядя как бы сонными глазами на пустую стену. К музыке Аракчеев был бесчувственен, как и вообще многие выраженные логики.

Дворецкий его петербургского дома Степан был одногодком графа и в детстве рос его товарищем (был он сыном старого верного слуги отца Аракчеева и в годовалом возрасте стал сиротою) — в младенчестве их купали вместе в одном корыте. Но по мере того, как мальчики росли, отношения между ними все резче менялись. Аракчееву нравилось унижать Степана, и в основном ради этого он и держал его при себе — сначала в денщиках, потом в качестве дворецкого своего хмурого петербургского жилища. Граф всегда обращался со Степаном хуже, чем с другими своими дворовыми, пинки и зуботычины сыпались на него градом и с каким-то особенным остервенением. Историки отмечают, что садистское отношение графа к Степану было особенным и исключительным даже для того жестокого крепостного времени. Понятно, что Степан, воспитанный в детстве в холе, чувствовал себя постоянно обиженным и потому платил хозяину-сверстнику-графу той же монетой. Похоже, что именно этого и добивался от него граф — подсознательно нуждаясь в постоянной атмосфере чужого страха и вражды.

К женщинам Аракчеев был очень неравнодушен. Часто отбирал и покупал себе красивых крестьянок для утех, в своем имении Грузино построил для исключительно личных развлечений специальный порнографический павильон (на острове в центре прудов), где специальные эротические картины закрывались зеркалами, отворявшимися посредством потайных механизмов. Большая часть книг в его библиотеке также имела пикантно-эротическое содержание. К браку он уважения не питал и долго его избегал, имея привычку выбирать себе фавориток из низшего общественного круга. Зная привычки графа, можно предполагать, что в таком выборе его подкупало ощущение полной господской власти над своими сексуальными рабынями с возможностью, при желании, их садистского третирования. К женщинам в целом он относился злобно, любимой сентенцией его по адресу правнучек Евы было следующее: «Всякая девка- щенок, а всякий щенок — будущий пёс. И всякая-то баба — завсегда пёс». Это обстоятельство сильно беспокоило мать уже сорокалетнего Аракчеева, которая не упускала попыток его женить. Но прежде чем это произошло, сердцем его завладела (на всю оставшуюся жизнь) очередная наложница. Дворовая женщина Настасья Федоровна Минкина была взята им сначала горничной, и вскоре сделалась полновластной «барской бырыней». Формально она получила статус экономки его имения Грузино, фактически она стала правою рукою во всех делах Алексея Адреевича и первым самым дорогим его другом. По темпераменту она была весьма яркой «гамлетессой», и сыграла важную и роковую роль в жизни бедного и постоянно обманываемого ею Алексея Андреевича. Особой она была дородной, яркой, очень эмоциональной, демонстративно-истеричной, тиранической ко всем ближним, кроме графа, и глубоко безнравственной. Минкина особо полюбила устраивать экзекуции на конюшне, лично до полусмерти отхлестывая провинившихся перед ней девушек. Раз ее старшая горничная девушка Паша завивала кудри Минкиной горячими щипцами и нечаянно коснулась ими края уха Минкиной. Минкина взвилась и, выхватив щипцы, разодрала рубашку на груди Паши и стала хватать ими девушку за голую грудь, в клочья изрывая и издымляя раскаленными щипцами ее кожу. Один заезжий в Грузино иностранец метко назвал Настасью Федоровну Минкину «королевой преступниц» - прозвище, очень польстившее Минкиной. Графа как любовника она обманывала при каждом представившемся случае. В флигеле Настасьи в отсутствие графа происходили сцены самого безобразного и широкого разгула, и шампанское лилось рекой. При той аккуратности и строгой отчетности, которые были заведены в доме графа, нельзя было и думать о получении вин из барского погреба — там каждая бутылочка стояла за своим особым номером. Но Минкина наладила систему шантажа управителей входивших в имение деревень их мелкими грешками, и они покорно несли ей отступное и деньгами и натурою, в виде подарков.

В аракчеевском селе Грузине царил образцовый порядок — сам граф входил положительно во всё и, кроме того, за всеми следил зоркий глаз его экономки Минкиной. На улицах села была необыкновенная чистота, нигде не видно было ни сору, ни обычного в деревнях навозу, каждый крестьянин обязан был следить за чистотой около своей избы под опасением штрафа или телесного наказания. Господский дом был небольшой, деревянный. На нем с восточной стороны была надпись: «Мал, да покоен». Он стоял в конце глубокого двора, а с трех других сторон его окружал роскошный тенистый сад. Чистота двора и сада была изумительна. Любовь к порядку, унаследованная графом Аракчеевым от его матери, доходила у него до самых ничтожных мелочей. Несмотря на многочисленные обязанности, связанные с обширной деятельностью и бессонными ночами, он успевал замечать всякие мелочи не только по службе, но и в домашнем быту; он имел подробную опись вещам каждого из его людей, начиная с камердинера и кончая поваренком и конюхом. По этим спискам поверял он каждый год всё имущество, приказывал кое-что переделать, починить или вовсе уничтожить. Кроме этого, Алексей Анреевич вел ежегодно специальный штрафной журнал, в который аккуратно вписывались самые малейшие провинности дворовых людей и крестьян, причем три малых вины почитались за одну большую, которая и влекла за собой наказание, отмечаемое графом в отдельной рубрике журнала. Беременные крестьянки штрафовались, если рожали не мальчиков, а девочек. Если граф был в хорошем расположении духа, то имел обыкновение награждать исправных хозяек-крестьянок за чистоту пятачками, и эту награду ценили как царскую милость. Часто, во время бессонных ночей, граф, переодетый и замаскированный, ходил по Грузину, наблюдая за порядками в селе, нравами своих крестьян и выполнением его приказаний. Грузино состояло из 15 деревень, и граф входил в малейшие подробности жизни каждой из них: как и кому ходить в церковь, в какие колокола звонить, как ходить с крестным ходом и другими церемониями. Было среди установленных им правил и такое: каждая хата должна иметь четыре окошка, и на каждом окошке №4 должна непременно быть занавеска, задергиваемая на то время, когда в хате дети женского полу будут одеваться. В каждой деревне было лицо, обязанное каждой утро лично являться к графу (а в его отсутствие — к домоправительнице) и подробно рапортовать обо всем случившемся в течение суток. Разумно, но уж очень мелочно, и вызывало постоянные ехидные смешки в столице.

Будучи выраженным интровертом, граф страдал расстройством всей нервной системы и, по словам медиков той поры, «застоем печени и рефлективным страданием сердца». От этого происходила его мнительность, недоверчивость, бессонные ночи, тоска и биение сердца. Хотя вспыльчивость иногда доводила графа до злого исступления, но злопамятным и мстительным к людям, ниже его стоящим, он никогда не был. Это подтверждают записки о нем многих близко знавших его людей, даже далеко ему не симпатизировавших. Хотя об известной мстительности говорить можно — подчиненных, смевших оспаривать его точку зрения перед государем, граф порой и физически уничтожал, а после смерти своей возлюбленной домоправительницы Минкиной, узнав, что она его со многими мужчинами обманывала, велел раскопать могилу и выкопать ее гроб, чтобы специально в него плюнуть. При всей своей обычной эмоциональной бесчувственности граф был вместе с тем сентиментально впечатлителен. Так, при рассказе о какой-нибудь печальной истории он, бывало, прослезится, но, заметив, что у какой-нибудь десятилетней девочки дорожка в саду не так чисто выметена, в состоянии был приказать строго наказать ее плетьми, но, опомнившись, приказывал выдать ей пятачок.

Минкина, желая окончательно упрочить свое положение при графе, решила родить ему сыночка. И родила. В графе пробудились отцовские чувства, и в маленьком Мише он долго души не чаял. Спустя несколько лет (по доносу не терпевших вздорную садистку Минкину дворовых) выяснилось, что беременность ее была ложной, а сыночка для графа она отобрала у только что родившей замужней крестьянки Лукьяновой, для надежности определив последнюю в графский дом в кормилицы для Мишеньки. Чтоб вы думали — лесть и пронырство Минкиной сделали свое дело, и граф скоро вернул ей свое полное расположение. Ребенок остался в доме воспитанником, но граф к нему охладел. Практическим следствием этой истории стало то, что граф, окончательно решив завести себе законного наследника, все-таки женился — на хрупкой девушке знатного рода, и, судя по тому, что мы о ней знаем, ЭИИ по типу. Она, часто плачущая от своей несчастной судьбы рядом с фактически всем распоряжавшейся в графском имении барыней Минкиной, и стала главным защитником и опекуном мальчика Мишеньки. Соперничать с Минкиной перед всесильным графом за себя она, конечно, не могла.

Дворовые однажды таки убили допекшую их своими издевательствами Минкину, после чего граф тяжело душевно заболел, потеряв единственного в своей жизни друга (о ее постоянных изменах он еще не догадывался). Граф Алексей Андреевич вообще был страшно мнителен. Эта его мнительность, особенно за последние годы, искусно раздуваемая покойной Настасьей, дошла до своего апогея. Он мнил себя всюду и везде окруженным тайными и явными врагами, готовыми ежеминутно убить его из-за угла, подсыпать яд в его кушанье. Он и раньше ел и пил только то, что собственноручно было приготовлено им самим или Настасьей Федровной, кроме того, каждое кушанье, не исключая кофе, он прежде, нежели начать пить, давал своей маленькой любимой собачке или же просил попробовать собеседника. Теперь, после утраты любимой женщины, граф был убежден, что это дело врагов России, желавших лишить его личного «ангела-хранителя», подготавливающих этим и его собственную гибель, и гибель опекаемого им отечества. Привести графа в чувство помогли впоследствии только письма многочисленных любовников Минкиной, которые она, по присущей всем женщинам слабости, бережно сохраняла. Выяснилось даже, что ее собственные нежные письма к графу тоже составлялись, по причине ее малограмотности, ее любовниками, а затем ею лишь переписывались.

Аракчеев был горячим поклонником великого князя Николая Павловича (своего тождика) и относился к нему с восторженным благоговением. «Вот сильный ум и мощная рука! Воплощенная служба! Таким должен быть русский царь» - не стесняясь, так говаривал он о нем его брату, известному пофигисту, наследнику престола великому князю Константину (вероятно, СЛИ по психотипу). «Жизнь есть служба! - часто любил повторять слова своего кумира граф. - Великий князь Николай Павлович, - по обыкновению добавлял он, - совершенно разделяет мое мнение. Еще в молодости, после войны двенадцатого года, он сказал мне замечательные слова, которых я не забуду, пока жив. Я записал их слово в слово и выучил, как катехизис. «Знаешь ли, Алексей Андреевич, - сказал мне Великий князь, - я говорю это тебе, так как знаю, что ты совершенно поймешь меня. Здесь, между солдатами, посреди этой деятельности, я чувствую себя совершенно счастливым. Здесь порядок строгий, решительная законность, нет умничания и противоречия, здесь все одно с другим сходится в совершенном согласии. Никто не отдает приказаний, пока сам не выучится повиноваться; никто без установленных прав друг над другом не возвышается, все подчинено определенной цели, все имеет значение... Оттого у меня военное звание всегда будет в почете. В нем повсюду служба, и самый главный командир несет тоже службу. Всю жизнь человеческую я считаю ничем иным, как службою: всякий человек служит... Если бы на свете каждый нес только ту службу, которая выпала ему на долю, всюду были бы тишина и порядок; и когда бы от меня зависело, подлинно не было бы на свете никакого беспорядка, даже нетерпения. Посмотри, вон идет на смену караул: до обеда уже немного осталось, но еще не пришел час, и они идут не евши, и останутся на часах не евши, пока их не сменят. И ведь никто не жалуется. Служба!». Слезы неподдельного восторга всегда катились из глаз графа Аракчеева, когда он повторял эти слова великого князя, будущего государя Николая Первого.



Многие другие работы В.Л.Таланова можно найти на сайте:

http://www.newsocionicsmodel.narod.ru/ (работы до 2011 года)


Возврат к оглавлению основных разделов: http://sociotoday.narod2.ru/index1.html